Притяжения [новеллы] - Дидье Ковеларт

— Едем назад! — решает Кристина.

— Нет.

Она смотрит на меня круглыми глазами, ошарашенная моим властным тоном.

— Как это «нет»?

Двадцать лет нерушимого семейного спокойствия разом рухнули в ее голосе. Я добавляю мягче:

— Уже приехали.

Мы едем вдоль длинной ограды, за которой тянутся ангары и штабеля бетонных труб метров в пять высотой. У труб дежурят часовые. По другую сторону шоссе сооружение, похожее на гигантскую теплицу, рядом воронка, в которую съезжают машины на гусеничном ходу.

— Это Розвелл,[10] — заключает Жан-Поль. — Тут упал НЛО, землян эвакуируют.

— Мы же не будем торчать здесь две недели? — протестует Стефани уже менее уверенно, почти с мольбой.

— Будем, — отвечаю я. — За мысом есть город, тебе же сказали. Хочешь — купайся там, бегай по магазинам, кадри мальчиков. Ничего, не дальше, чем в прошлом году, и здесь, по крайней мере, не придется сидеть друг у друга на головах.

Тишина, достойная ядерной зимы, воцаряется в салоне. Я оставляю справа поворот к городу.

— Да и все равно на сезон отпусков выбора не было.

Кристина мотает головой, онемев от моей наглости. Дорожный указатель — танк в красном треугольнике — маячит впереди, и мы выруливаем на разбитую бетонку. Надо же, я, оказывается, умею командовать. Зря не делал этого раньше.

— Не может быть и речи… — начинает моя жена, запинаясь на каждом слове.

— Не бухти.

Она аж оседает от изумления. Я смею ей перечить. При детях.

— Класс, — хихикает Стефани, толкая локтем Жан-Поля.

Наклонившись вперед, вцепившись в спинки наших сидений, они ждут, что мы сейчас сцепимся насмерть. Спасая свой пошатнувшийся авторитет, их мать надменно бросает:

— Прекрасно. Я знаю, что мне придется сделать.

Вряд ли она действительно знает, но эта реплика позволяет ей сохранить лицо.

Из-за дюны показалась колокольня, крыши домов вырисовываются на пасмурном небе. Дубовая роща и густой кустарник тотчас скрыли от нас деревню, и между двумя сторожевыми вышками мы видим море. Серая вода набегает частыми мелкими волнами на песок цвета замазки.

— Я правильно сделала, что забыла доску для серфинга, — шепчет Стефани брату.

Ответа нет. Я вижу в зеркальце глаза Жан-Поля: он озирается в поисках условий для гонок по пересеченной местности. Его мотоцикл, переложенный одеялами, зажат в трейлере между холодильником и койкой матери.

Дорога идет под уклон, вокруг заболоченные поля, луга, на которых не пасутся коровы, но стоят резервуары для воды. Теперь все молчат, а у меня в голове звучат, как эхо, мои мятежные речи. Мало-помалу они теряют свой вкус и шлейф возможных последствий, и я снова начинаю думать о доме с фотографии. Я смотрю на него каждый вечер, когда все ложатся спать. Сам не знаю, что так притягивает меня в этом странном, ни на что не похожем сооружении. Одна деталь бросилась мне в глаза спустя неделю — а ведь эту деталь я должен был бы заметить сразу. В последнем окне второго этажа, перед квадратной башенкой, занавески с одной стороны приподняты до середины. Я вооружился лупой. Но шнура-подхвата не разглядел — только четыре белых точки.

Я спустился в подвал, где хранятся старые детские игрушки, и нашел коробку с набором «Юный натуралист» — Рождество 1998 года. Достал микроскоп и поместил под него фотографию. Это рука. Четыре пальца с сиреневыми, в тон занавеске, ноготками. А ведь вилла, судя по всему, давно пустует, да и агент по недвижимости мне это сказал. Теперь я различаю пальцы невооруженным глазом, очень отчетливо — впору подумать, будто рука появилась уже после того, как я впервые увидел фотографию. Я улыбаюсь при этой мысли: выходит, она так меня заинтересовала, что я вдохнул в нее жизнь. Если бы я верил в сверхъестественное, подумал бы, что призрак почувствовал наблюдение и из любопытства приподнял занавеску. Да нет, наверняка какая-нибудь туристка забрела. Или женщина из армии получила задание осмотреть дом. Интересно, военным разрешается маникюр?

Я не запоминаю свои сны, но каждое утро просыпаюсь с чувством, что дом стал мне ближе, как будто я всю ночь был там.

Я узнаю голую, без единой травинки, серую землю за решетчатой оградой, лесок из сухих сосен. Рощицу экзотических деревьев за ним. Какие-то хвойные гиганты с длинными, как щупальца, ветвями, и шишки в форме колокольчиков на концах. Их не было на фотографии, обрезанной на уровне угловой башенки, но я их уже видел, вернее, их изображение на одном из фризов фасада, которые я рассматривал под лупой. Двигаясь вдоль трухлявого забора, я стараюсь не смотреть на дом, чтобы не привлечь внимания жены: не хочется выслушивать колкости. Но она смотрит в другую сторону, где плещется море между облупившимися щитами на дюнах: «Сильные течения. Купаться опасно».

На другом щите, поновее, со стрелкой, написано: «Привилеж Кемпинг — частная стоянка». Осторожно переезжаю оборванную цепь, якобы закрывавшую наши владения. С опрокинутого мусорного бака взлетает ворона. Я торможу перед бетонным сооружением: подобие блокгауза в миниатюре, три полихлорвиниловые двери с рисованными обозначениями — мужчина, женщина, инвалидная коляска.

— Заметь, я ничего не говорю, — роняет Кристина.

Ветер выдувает нас из машины. Молчание. Трава на участке ровного желтого цвета, чуть темнее там, где стоял трейлер наших предшественников.

— Чего мы ждем-то? — не выдерживает Жан-Поль. — Располагаться будем или как? А то еще дождь ливанет.

Кристина открывает дверцу, выходит. Скрестив на груди руки, садится на капот лицом к морю и сидит неподвижно. Ветер сдувает ее волосы вправо. Она поворачивает голову, и новый порыв перемещает их влево. Поворачивается всем корпусом — волосы опять летят вправо. Досадливо передернувшись, она возвращается в машину.

Я поднимаю воротник куртки и выхожу вслед за детьми. Стефани уже открыла трейлер, Жан-Поль осторожно — аж лицо перекошено — достает свой мотоцикл. Они разворачивают палатку и ставят ее на равном расстоянии от туалета и от родителей. Полотнище надувается от ветра. Я иду им помогать.

— И не рассчитывайте, что я буду готовить!

Угроза страшной мести прозвучала из машины. Кристина поднимает стекло, чтобы пресечь протесты, которых, впрочем, никто и не думает высказывать. За год мы сыты по горло ее овощами на пару, вареным мясом и пересушенными картофельными пирогами; у детей есть дисконтные карты «Макдональдса», а для меня пиццерии — лучшее в отпуске.

Вбивая колышки, я смотрю на дом за низкими сосенками. Надо признать, он уродлив, если рассматривать в деталях. Но люди, которые его задумывали, строили и достраивали, вложили в него столько души, что он как будто осенен благодатью. Все в нем: восточные консоли с нормандскими деревянными балками, витые, как ствол глицинии, колонны, увенчанные русскими куполами-луковками, — все создано, чтобы прельщать, в гармонии, которую я не до конца понимаю, но чувствую, что запустение добавляет к ней что-то еще. Его красота не напоказ, она — изнутри. Я улыбаюсь этому слову под стук деревянного молотка. Вот именно: я хочу войти внутрь этого дома, просто сгораю от желания, не пытаясь себе объяснить, почему. Я ощущаю такое же нетерпение, как много лет назад, когда расхаживал по сцене моего театра, представляя себе декорации, в которых будет играть Кристина.

— Ну что, вы закончили? — рявкает моя жена, опустив стекло. — Хоть кофе тут где-нибудь можно выпить, в этой Татарской пустыне?

— Езжайте, — неожиданно для себя говорю я. — Вы видели, где деревня. Можете даже доехать до города. А я останусь, наведу порядок.

И, не дожидаясь ответа, отцепляю трейлер. Кристина смотрит на меня вприщур, зубы ее стиснуты, взгляд застыл. Таким взглядом она одаривает клиентов, потерявших квитанцию. Дети, закончив с палаткой, возвращаются на заднее сиденье. Она пересаживается за руль, рвет с места, яростно буксует. Я кричу ей: «Осторожней!», не могу видеть, как летят из-под колес комья земли с травой. «Вольво» разворачивается и объезжает меня под пронзительный вой внутренней сигнализации. Моя жена забыла пристегнуться. Надо же, как рассвирепела.

Шум мотора стихает вдалеке на дороге. И мне вдруг становится легко, невероятно легко, как в детстве, когда трогался поезд, увозивший меня в летний лагерь, и уплывала назад платформа с родителями.

Я застегиваю куртку и иду к морю, переступая через валяющиеся на песке бутылки и ржавые железки. Потом поднимаюсь в сухой лесок. Земля устлана похрустывающим под ногами ковром из сосновых игл, там и сям вздыбившимся муравейниками. Почти все сосенки голые, у одних обломаны верхушки, другие сгнили изнутри, некоторые лежат, вывороченные с корнями, но больше стоят, зацепившись за ветви соседок, — точно строй поддерживающих друг друга калек. А над их лысыми верхушками помахивают темно-зелеными щупальцами неведомые хвойные гиганты.